Путь домой. Книга вторая - Страница 38

— Сома поймали, — сказал Вадим, бездельно играя тесаком в ножнах. Он стоял на берегу. — Слушай, может, пусть себе плывут? Чёрт с ними!

— Пусть плывут, — согласился я. — Только обратно по течению. И мёртвые… Пока меня не было, — я повернулся к нему, — один Боже погиб, да? — Вадим кивнул, не спуская с меня глаз. — И скольким ты вот так… разрешил плыть? — он молчал, но серые глаза сузились. — Со мной убитых будет побольше, — добавил я. — Потому что у меня с ними, старый друг, никакого мира и согласия быть не может. Вижу — бью. Ты чем-то недоволен?

Я знаю, как спросил это. Тон моего вопроса отразился в лице Вадима, как в зеркале. Кажется, он хотел что-то сказать, но промолчал и, отшагнув в кусты, слился с ними…

…Первая лодка появилась из-под ветвей ив — привычная, сухоглавая, страшная. Негры в ней гребли, размеренно ухая и опустив головы, меня они не видели, собираясь проскочить под дерево.

— Привет, — сказал я. И вогнал первую пулю прямо в задранное ко мне удивлённое безлобое и губастое лицо.

Визжа и бросаясь из стороны в сторону, по лодке метался какой-то клубок. Слыша краем уха отрывистые щелчки «калашникова», я соскочил в лодку на нос, в прыжке бросив в кобуру револьвер и выхватывая клинки. Удар — в грудь сидящему на корточках негру, ногой. Круговой удар палашом — в брызгах крови взлетает отсечённая голова, тяжело падает в воду. Круговой удар вбок дагой — с неё увесисто сваливается тело. Резкий толчок от борта, и я, в прыжке поймав дагу ножнами, ухватился за ветви ив и спланировал на берег. Вонзив палаш в землю, откинув шторку барабана, быстро перезарядил наган. Звуки боя слышались ниже по течению, и я заспешил туда.

Схватка шла в лодках и на берегу — кое-кому из негров удалось выбраться, но их было даже меньше, чем наших, и я не успел к финалу. Последних добили у меня под носом.

— Раненые есть? — быстро спросил я, видя, что все стоят на ногах. Оказалось несколько поцарапанных, но серьёзно — никого, и я усмехнулся: — Теперь можно продолжать рыбалку.

* * *

Я нашёл Вадима, когда он разговаривал с Иркой. Она, кажется, поняла, что лишняя — и сразу ушла, а Вадиму, собравшемуся за ней, я преградил дорогу вытянутой рукой:

— Подожди.

— Убери руку, — тихо сказал он, и я убрал, а он остался стоять.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал я.

— Я слушаю, — его голос был так же ровен и спокоен.

— Мы живы и почти счастливы, — начал я. — А теперь вопрос: знаешь ли ты, что я хочу делать дальше?

— Догадываюсь, — кивнул Вадим и, так как я молчал, добавил: — Идти на Город Света.

— Нет, — ответил я, с удовольствием глядя на то, как изумлённо дрогнуло лицо Вадима. — Не сейчас, я имею в виду. Два горда назад я собирался побывать в Америке и на Пацифиде. Мои желания остались прежними, Вадим. Отсюда, из Англии, когда Лаури пригонит «Большой Секрет», мы поплывём на запад. Я и… — я выдержал паузу, — те, кто захочет плыть со мной. А вот потом, когда мы вернёмся, настанет черёд Города Света. Обязательно настанет. Месть — это блюдо, которое едят холодным, Вадим.

— Боюсь, Олег, что ты сошёл с ума, — ответил он.

— Может быть. Даже наверняка, — признал я. — Тебя это удивляет?

— Чего ты хочешь, Олег? — Вадим не сводил с меня глаз.

— Я? Увидеть этот мир, — я описал ладонями в воздухе шар. — Увидеть всё, что не видел. Потом вернуться и перерезать глотки тем, кто надел на меня ошейник. А перед смертью дознаться у них, кто играет в нас, как в солдатиков. Вот и все мои скромные желания.

— А сколько человек погибнут на пути к их исполнению? — спросил Вадим резко.

— Когда-то я пытался спрятаться от этого на острове, где ты меня нашёл, — напомнил я. — Если хочешь, я высажу вас с Иркой там, на островке, откуда нас забрал Лаури.

— Олег, ты мой друг, — тихо сказал Вадим. — Помнишь, я как-то говорил тебе, что пойду за тобой до конца, потому что мне это интересно? — я кивнул. — Сейчас мне уже не интересно. Ты очень широко замахиваешься. А ты сам нас учил, что на замахе легко пропустить удар врага.

— В меня нельзя играть, — ответил я. — И пусть я умру на своём пути, но — на своём пути.

Юрий Ряшенцев

Я один свой путь пройду,
И похвал ничьих не жду,
И прошу коль не понять,
так запомнить,
Что свой долг перед собой,
Что зовут ещё «судьбой»,
Должен я любой ценой,
Но исполнить!

Я давно понять успел:
Белый свет — совсем не бел,
А смирись я с ним таким —
станет чёрен!

Но, пока таков я есть,
Я кому-то нужен здесь,
А иной — сам себе
я никчёмен!

Взглядом ночи, а не дня
Жизнь встречает здесь меня —
И не каждому она
улыбнётся…
Человеком стать решись —
Человечней станет жизнь,
Человечество с тебя
и начнётся!

Не одну прощу вину,
Но измену — не умею!
Никого за взгляд иной
не виню…
Только если изменю
Сам себя — и сам себе — я —
Что тогда я на земле
изменю?!.

На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал:

— Orlogs.

— Что?! — раздражённо переспросил я.

— Orlogs, — повторил он. — На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба».

— К чёрту, я не верю в судьбу, — отрезал я.

— Потому что не понимаешь, что это такое, — любезно пояснил немец. — Принято думать, что судьба — это некий высший рок, определяющий жизнь человека, — он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. — Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogs внутри нас. Он просто не даёт нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это, а не какие-то внешние факторы ведут нас по жизненному пути.